Rolling Stone провел один день в
Москве с Михаилом Боярским.
«У нас с московским “Спартаком” сложные
отношения, драки все время. Я как-то поздно иду со стадиона через парк, вижу — пятеро
“спартачей” нашли одного “зенитовца” и ногами, бутылками по голове его лупят —
бум-бум-бум-бум! Я закричал: “Что вы делаете, паразиты!” Подхожу к парню побитому, думал, тот
помер уже. А он встает такой: “О, Боярский! Дай автограф!” Они как будто железные. На матчи ходят,
только что- бы драться, петарды кидать — не люблю я этого. Мешают же игру смотреть».
Михаил
Сергеевич Боярский, самый известный болельщик футбольного клуба «Зенит», д’Артаньян всея
Руси, популярный актер и любимый народом певец, в компании репортеров RollingStone входит на стадион
«Лужники» на финальный матч Суперкубка России между «Зенитом» и
«Локомотивом». На всем пути, от въезда на территорию спорткомплекса до мест на трибуне, ни один
милиционер не спрашивает у нас документы и даже не пытается рыться в гигантской сумке с фотоаппаратурой
— целый день вместе с мэтром мы чувствуем себя как за каменной стеной и вхожи в любые двери. «Это
что, у меня и в Кремле документы не проверяют. А однажды я даже в тюрьму прошел — у меня там знакомый
сидел, и я как-то выпил и решил его навестить. И преспокойно прошел все КПП, всех охранников — прям до
камер дошел, пока начальник тюрьмы об этом не узнал и не устроил всем разнос».
Серьезное бремя
нашего знаменитого спутника — это необходимость каждые десять минут останавливаться и раздавать
автографы. Как только Боярский входит на стадион, болельщики «Зенита» поднимают страшный шум,
свистят, воют, машут шарфами и бегут брататься с Фаном Шляпой — не без помощи милиции ему дают перейти в
ложе для прессы только через четверть часа, когда самый известный российский усач появится на экранах сотни
мобильных телефонов, а маркер для подписи билетов совсем иссякнет.
«На Петровском стадионе-то
поспокойней, там я среди болельщиков сижу, а тут как пуп на животе, — смущается артист. — Не люблю
я этого ликования излишнего, это и меня нервирует, и зрителей озлобляет — мол, вон явился!» В этот
день овация болельщиков оказалась для Боярского не единственным сюрпризом — еще с утра он очень
удивлялся тому факту, что вся Москва завешана огромными афишами, анонсирующими его сольный концерт в клубе
Ikra 9 марта.
За несколько часов до матча, по дороге в студию «Эха Москвы» Боярский ворчал:
«Терпеть я не могу этот Международный женский день! Каждый год все спрашивают: “А как вы
поздравили свою жену? А дочку?” А ведь это не я являюсь героем чьих-то мечтаний и олицетворением хороших
мужских качеств, а те персонажи, которых я играл, — де Брильи, д’Артаньян, а на меня все это
только проецируется. Я так считаю: чем человек мерзопакостней, тем он лучше может изобразить героя, которым бы
хотел быть в жизни. Вот Достоевский, например, был довольно мерзким мужиком — а написал
“Идиота”. Все от обратного идет: Владимиров (Игорь Владимиров, в то время главный режиссер театра
Ленсовета. — Прим. ред.) специально давал недобрым актерам играть положительных персонажей, а добрякам
— негодяев артист лучше видит со стороны, как ему надо играть. А Хилькевич (Георгий Юнгвальд-Хилькевич
— режиссер всех частей киносаги о мушкетерах. — Прим. ред.), мне кажется, этого не понимал. Он
купился на мой волосато-усато-задиристый внешний вид и подумал, что я очень благородный. Да ничего подобного!
Сыграть такого героя я готов, но, конечно же, мне приятней играть Тартюфа!»
Роль пылкого гасконца
стала для Боярского судьбоносной и фактически сделала его главным советским секс-символом — по крайней
мере самым усатым. Боярский уже давно не снимался в больших фильмах, но в конце этого года на экраны выйдут
две новые ленты с его участием — экранизация повести Гоголя «Тарас Бульба» и
«Сокровища кардинала Мазарини», апокрифичное продолжение романов Дюма, написанное самим
Хилькевичем. «Я долго отказывался сниматься в продолжении “Мушкетеров” и согласился только
на том условии, что музыку к фильму будет писать Максим Дунаевский. И он сочинил три замечательные песни, я их
потом, вероятно, буду исполнять на концертах. Вообще эта тенденция снимать продолжения мне не нравится —
“Иронию судьбы” я еще понимаю, там совершенно другой фильм получился, а вот Дюма… Но наша
хата с краю — по сюжету д’Артаньян и его друзья погибают в начале фильма, потом мы появляемся в
виде духов, а главные роли играют наши потомки».
Уже оказавшись в прямом эфире, «главный
джентльмен эпохи» узнает, что его позвали на «Эхо Москвы» не ради разговора о Восьмом марта,
а чтобы обсудить строительство в Санкт-Петербурге башни офиса «Газпрома», которое Боярский
публично одобрил. «Спрашивали, почему я лижу жопу правительству, — негодует актер после эфира.
— А я действительно поддерживаю эту идею — у меня разве не может быть своего личного мнения? Мне
нравится Путин, нравится Медведев — нравятся умные люди, мне есть с кем сравнить». В оппозиционных
кругах Михаил Сергеевич действительно никогда не был замечен — с последним российским президентом он
познакомился много лет назад, когда Путин работал первым заместителем питерского мэра Анатолия Собчака, с
которым Боярский жил в одном доме. «Я тогда и не знал, что он Путин. Я помню, мне нравился там начальник
охраны — здоро-оовый был такой, оружие посмотреть давал, интересно с ним было. А Путин незаметный совсем
был — ну, думаю, Володя и Володя, ну и хорошо. Тем более что он младше меня. Мы вместе с ним на стадион
ходили, дни рождения отмечали. А потом он раз — и в Москву, а потом еще выше, потом еще, а отношения не
прекращались. Но я его на “ты” теперь уже не могу называть, хотя он этому и удивляется. На дне
рождения его смешно получилось: все вставали и говорили речи типа “Позвольте от лица санкт-петербургских
бизнесменов…”, “Уважаемый господин президент…” Я сидел и думал, что вот до
меня сейчас очередь дойдет, и я скажу: “Володя, да расслабься ты — у тебя же праздник, пошли всех
подальше”, — а ни хера не получилось. Открыл рот и говорю: “Владимир Владимирович, от лица
актеров Санкт-Петербурга и всей интеллигенции разрешите поздравить…” Рабство вот это поперло! Но
я потом прочитал, что Пушкин после визита к царю тоже говорил, что “из него вся подлость полезла”,
и успокоился».
В седьмом часу вечера, вдоволь насвистевшись в честь победы «Зенита» и
насквозь промерзнув, мы отправляемся на саундчек в клуб, и в машине разговор заходит о театральной карьере
Боярского. «Я родился в артистической семье, но родители не хотели, чтобы я стал актером, и отдали меня
в музыкальную школу. И это было очень правильно: мы жили в хулиганском районе, во дворе бывало всякое —
заточки, ножи, девки, драки, грабежи… А мне приходилось каждый день далеко ездить в музыкальную школу
при консерватории, там была более интеллигентная среда: никто не дрался, не курил, шутили по-светски. И это
меня спасло, я не оступился, хотя мог. Вот друзья мои попадали в разные неприятные ситуации, знакомились с
какими-то финскими девочками, и все — привет! Меня, кстати, в театр взяли не потому, что я ЛГИТМиК
закончил, а потому, что петь умел. Парня, который играл на гитаре, призвали в армию и искали ему замену. Я
пришел, говорю: “Сейчас сыграю вам Петруччо! Прочитаю из “Грозы” Островского!» На меня
так смотрят устало — мол, ну а чего ты еще умеешь? Я взял гитару и начал “Ничего на свете лучше
не-е-е-ету!” — и все, сразу решили Боярского принять!»
Сегодня Боярского нередко можно
увидеть по телевизору, но в музыкальных программах вроде «Две звезды» он появляется чаще, чем
показывают старые фильмы с его участием, — певческая карьера Михаила сложилась едва ли не удачней, чем
актерская. «Теперь многие поют только ради того, чтобы иметь дополнительный доход. Раньше такой
приработкой были кружки кинопропаганды — актеры ездили по клубам и показывали ролики со своим участием,
рассказывали что-то. Я тоже стал ездить с роликами, а из зала кричат: “Кончай халтурить, пой давай!
” И я стал петь, а потом и ролики убрал к чертовой матери, ну а репертуар сам собой сложился из того,
что хочет зритель. А чего он на самом деле хочет — это загадка, конечно. Вот я, честно говоря, ненавижу
песню “Зеленоглазое такси”, но если не спою на концерте — убьют. Она очень странно попала в
мой репертуар: пришел в гости Олег Кваша и говорит, мол, давай новую песню покажу. И поет: “О-о-о-
о…” Я смотрю — три минуты прошло, а песня еще не кончилась, пять, семь минут — а он
все поет это “О-о-о-о!” Кваша говорит: “Давай завтра запишем? Там такая аранжировка будет!
” Я отнекивался, мол, а может, не надо, но записал с одного дубля — и забыл про нее. А потом я
получил за нее “Золотой граммофон” — вот черт знает, чего хочет зритель!»
Пока
герой вечера пробует верхнее «фа», распеваясь в гримерке клуба, мы вспоминаем его старые роли и
мюзикл «Мама», поставленный по мотивам сказки «Волк и семеро козлят», и Боярский тут
же выдает куплет из своей партии Волка, причем на английском языке, а потом на румынском. Оказалось, что этот
музыкальный фильм выходил не только на советские киноэкраны: «Это была адская работа, — вспоминает
артист. — Мы по ночам сидели с Люсей Гурченко и учили какую-то абракадабру, ничего не понимая. Нас потом
переозвучивали иностранные актеры, но артикуляцию надо было точно соблюдать. На английском выть было попроще,
а румыны нахреначили такое либретто, что мы за голову хватались. Советская версия, кстати, получилась хуже
других — для англичан мы снимали пять-шесть дублей, для румын — по три, а для нас совсем мало
съемочного времени оставалось».
В англоязычной версии этот мюзикл получил название
«Rock’N’Roll Wolf» — и, кажется, это имя как нельзя лучше подходит самому
Боярскому. Любимый таксистами певец известен еще и как один из самых отчаянных битломанов среди отечественных
селебрити (не считая представителей высших эшелонов власти). Боярский не только удостоился встречи с Полом
Маккартни и его женой Хизер Миллз («если бы я тогда знал, что все обернется таким разводом, то я бы ее
там же и придушил!»), но даже порывался поставить первую в СССР рок-оперу: «Я всем пытался привить
любовь к The Beatles — уговаривал Гладкова написать что-то в их стиле, Алису Фрейндлих таскал на
“Молоток” (было такое место в Питере, где музыканты тусовались), доканывал звукорежиссеров,
Владимирову показывал фотографии Хендрикса, где он с грязными ногтями на унитазе сидит… Словом, меня
тогда все принимали за какого-то сумасшедшего подонка, который пришел и всех учит своему
рок‑н‑роллу. Но мне кое-что все-таки удалось сделать — для театральной постановки
“Дульсинеи Тобосской” построили декорации, в которых должна была сидеть живая рок-группа с
барабанами, но в последний момент музыканты отказались от этой затеи. А уже потом, через много лет, с этими
идеями стал работать Марк Захаров». После пары телеинтервью и двух литров растворимого кофе Боярский
появляется на сцене — от всех выступающих в «Икре» артистов его отличает не только
пунктуальность выхода к зрителям, но и то, что почти все песни он исполняет под «минусовую»
фонограмму. Впрочем, аудиторию, преимущественно состоящую из молодых людей, которые знакомы с песнями
Боярского не по передачам Первого канала, а по роликам на YouTube, это абсолютно не смущает — люди
оглушительно подпевают «Ланфрен-ланфра», протяжно воют пресловутое «Такси», истошно
требуют «Динозавриков»… Не секрет, что появление Боярского в «Икре»
воспринималось зрителями как удачный прикол промоутеров, но на самом концерте уже не до шуток — Боярский
держит зал мертвой хваткой, его харизма буквально не позволяет выйти из зала, а из глубин памяти зрителей
всплывают, казалось бы, давно забытые песни.
«Такое ощущение, что их всех выпустили с зоны, где
только мои пластинки играют!», — удивляется артист, возвращаясь в гримерку. Он не сильно впечатлен
таким радушным приемом — Боярского, кажется, вообще непросто удивить, — но определенно доволен
вечером и с удовольствием кокетничает с официанткой, которая принесла ему кипу афиш на подпись. После концерта
к Боярскому не зарастает народная тропа — менеджер приводит к Михаилу Сергеевичу вокалиста группы
Brazzaville Дэвида Брауна, который тоже впечатлен песней «Green-Eyed Taxi» и хочет сделать ее
кавер-версию; потом какие-то безвестные композиторы передают Боярскому диски со своими песнями. «У меня
уже полная сумка этих дисков, — кивает певец на свой скромный багаж. — И дома целая гора, но в
основном сплошная безвкусица. Музыкальный вкус дается не попочасами, а поцелуем Господа Бога — а он
целуется очень редко. Я в Питере только одного такого человека знал — Витьку Резникова, царствие ему
небесное. Есть у него песня, которую он в конце жизни написал, называется “Все пустое” —
очень она мне в тему, вот ее я буду петь. Я вообще сейчас стараюсь минимизировать концерты, а то уже
непонятно, зачем я это делаю, — по инерции получается. Мне бы роль хотелось большую, у хорошего
режиссера».
Собираясь на вокзал, Боярский неожиданно мрачнеет и, уже прощаясь, говорит:
«Вообще-то песни кое-какие есть. В принципе их можно сделать и выступать, но зачем? “Чтобы
помнили” — это меня не устраивает. Зачем помнили-то? Можно пить и гулять, а можно трезвым ходить
— а конец у всех один. Каждому человеку нужна страсть: или влюбленность, или алкоголизм, или рыбалка,
или грибы — чтобы быть поглощенным этой страстью и не думать ни о чем. Вот тогда можно жить. А я сейчас
в поиске. Футбол — это только временное утешение. Знаете, как писал Шопенгауэр? “Человек, который
скучает, не достоин звания человека”. А вот я скучаю иногда».
Глеб Лисичкин Павел Гришпун
"Rolling Stone"
21 апреля 2008 г.
Нет комментариев