Михаил Боярский в гостях у радио
"Маяк".
КУЗИЧЕВ: И вот Михаил Сергеевич входит в студию. Михаил Сергеевич, мы
определили три основных направления…
БОЯРСКИЙ: Да не нужно говорить.
КУЗИЧЕВ: Вообще ничего?
БОЯРСКИЙ: Ничего не надо. Сразу пойдем и все.
КУЗИЧЕВ: Про «Зенит» можно задать вопрос?
БОЯРСКИЙ: Да ради бога.
КУЗИЧЕВ: У нас тут был Виктор Гусев в гостях, мы его спросили, кто в этом году будет чемпионом?
И он почему-то, поддавшись какой-то вот этой истерии всенародной, сказал: «Зенит». А я ему
намекнул, что есть так называемый эффект второго сезона, многие через него прошли, даже Роман Шишкин из
«Спартака». Не будет, думаете, эффекта второго сезона у «Зенита», когда столько глаз
на тебя смотрит? Ну, первый-то сезон понятно — там на эмоции, а второй — уже надо доказывать, и это
сложнее.
БОЯРСКИЙ: Да, конечно. Я не убежден, что будет «Зенит» чемпионом, но в
тройке будет, наверное, как минимум.
КУЗИЧЕВ: А вы с детства болельщик?
БОЯРСКИЙ: Да, меня отец еще водил на стадион, поэтому я как бы приобщен к этому с младых ногтей.
КУЗИЧЕВ: Правда же, что футбол (по крайней мере я такую смелую гипотезу выдвинул) — не просто
зрелище спортивное, за перипетиями которого интересно по какой-то причине наблюдать, потому что могучие мужики
там рубятся в такую-то игру. Есть ли там какой-нибудь философский подтекст? Помните, о чем Бродский еще писал,
а он, правда, цитировал Бекенбауэра или кого-то. Для вас есть какой-то еще подтекст? Или игра и игра?
БОЯРСКИЙ: Да, в общем, это хорошее отвлечение от суеты. То есть это другая планета, другой мир,
другие взаимоотношения, другие оценки, другие правила жизни. Мужики в основном там и в основном знакомые, и
там ни женщин, ни работы, ни денег, ни престижа, там чисто эмоции и хорошее настроение, даже если команда
проигрывает, все равно поддаешься общему такому настроению. Это, наверное, что-то от Рима осталось, от
гладиаторских боев.
КУЗИЧЕВ: Хотя, видите как, вот из параллельной реальности одна штучка,
как в той повести Уэллса. Там был цветок, который распустился, а у вас шарф из параллельной реальности в
реальность эту проник-таки.
БОЯРСКИЙ: Да. Ну, я брякнул, понимаете, будет Гусев виноват, что
если «Зенит» выиграет чемпионат, то я буду носить шарф год. Я имел в виду сезон, поскольку я
актер, у нас год меряется сезонами. Что толку носить сейчас? Вот если они опять выигрывают, дай бог, тогда
опять до следующего сезона буду носить шарф.
КУЗИЧЕВ: Понятно. То есть шарф — это атрибут
межсезонья как бы.
БОЯРСКИЙ: Да, футбольного сезона, скажем так.
КУЗИЧЕВ: Я
понял. Теперь еще одна ваша ипостась, некогда очень яркая, я имею в виду песни в вашем исполнении. Вы недавно
выступали в московском клубе, у которого (я не знаю, знаете ли вы это) есть такая репутация очень
андеграундно-продвинутого и даже агрессивно-продвинутого места, в клубе «Икра». Там выступают
какие-то электронщики полубезумные, там еще какие-то люди странные, которых я даже маме не буду ни показывать,
ни говорить их название. И тут вы в этом клубе выступаете. Вот это что было — попытка сыграть на контрапункте
или что? Или просто — площадка и площадка, и черт с ней?
БОЯРСКИЙ: Да мне все равно
абсолютно, что «Икра», что масло, что бутерброд…
КУЗИЧЕВ: Что, вообще все
равно? Но люди-то важны, которые вас придут слушать? А там же прикормленные совершенно…
БОЯРСКИЙ: Нет, что толку мне от людей? Нужно грамотно выполнить свою работу. Ну какая разница хирургу,
оперировать ребенка или старуху, военного летчика, ведущего программы?
КУЗИЧЕВ: А, органы те
же.
БОЯРСКИЙ: Моя работа мало чем отличается. Площадка не играет никакой роли, а тем более
зрители. Как книга: она же не подделывается под читателя.
КУЗИЧЕВ: Слушайте, то есть вы это
не для нас делаете, что ли, а для себя?
БОЯРСКИЙ: Разумеется. Мне зритель не нужен. Я когда в
кино снимаюсь, мне же не нужен зрительный зал.
КУЗИЧЕВ: Но вы же имеете его в виду,
подразумеваете, кто как поймет.
БОЯРСКИЙ: Ну, действительно … Я не ожидал такого
ажиотажа, такого количества людей. Хотя, в общем, достаточно часто такое бывает. Но вот последний концерт в
«Икре» какой-то был умопомрачительный, там, в общем, за меня все пели практически. Я так постоял-
постоял и ушел.
КУЗИЧЕВ: Они еще по инерции…
БОЯРСКИЙ: Нет, ну я
думаю, поскольку пришлось несколько песен повторять, какие-то новые песни петь, я там около двух часов
выступал, достаточно долго, я обычно больше часа не выступаю.
КУЗИЧЕВ: А вы часто вообще в
Москве бываете?
БОЯРСКИЙ: Да, часто, постоянно практически.
КУЗИЧЕВ: Жаль,
что вы так ответили. Ну ладно. Где-то я прочитал, что вы сказали: да я здесь бываю раз в 10 тысяч лет…
И я в этом уловил вот какую штуку. Насколько я понял ваши слова, вы хотели дистанцироваться от конъюнктуры
общей: Москва, центр бабок и всего прочего. А я тут бываю, потому что мне иногда это нужно, иногда… Но
тащиться сюда на постоянной основе, чтобы тоже приобщиться, не хочу. Правильно я вас понял?
БОЯРСКИЙ: Да я не приобщаюсь. Я прилетел, отыграл и улетел. То есть я сюда как на работу езжу.
КУЗИЧЕВ: А это бизнес такой?
БОЯРСКИЙ: Конечно, только, и больше никаких
соображений нету.
КУЗИЧЕВ: Давайте тогда вернемся в Питер. Там пытаются построить башню,
знаете?
БОЯРСКИЙ: Да.
КУЗИЧЕВ: И я не знаю, сколько там процентов, но
подавляющее большинство петербуржцев выступают, естественно, категорически против, все их аргументы, все
доводы абсолютно понятны, предсказуемы и как бы логически вытекают из того, что есть Питер, такой вот очень
внимательный к себе, такой очень особенный, очень специальный, и есть Москва, куда все сыпется и бог с ним,
еще построили и ладно. И вы неожиданным образом, если я правильно опять же понял, выступили в защиту этой
самой башни.
БОЯРСКИЙ: Да, и буду выступать в защиту башни.
КУЗИЧЕВ:
Почему?
БОЯРСКИЙ: Во-первых, это красиво. Вот действительно, когда я смотрел макет и рекламу,
это производит грандиозное впечатление. Во-вторых, это своеобразный памятник. Там была крепость шведская, где
Петр победил и сжигает крепость, факел был виден аж в Европе, на том самом месте. Поэтому если еще раз факел
зажжется такой, то это будет напоминание о победе Петра. Если бы не было той победы, не было бы и
Петропавловского шпиля адмиралтейского, много бы чего не было, там много чего можно совместить. Подложить под
это можно все что угодно. Но город нужно освежать, какое-то вливание, он совсем уже превратился в нафталинный
музей. Причем охраняют его люди, которые, в общем, мало что для Петербурга сделали. Такие были крики, вопли и
шум по поводу катка, который сделали для детей на Дворцовой площади. Сейчас его убрали. Что теперь, даже не
знаю, вот те люди, которые протестовали, они без работы, наверное, остались.
КУЗИЧЕВ: Ну это
до следующего сезона.
БОЯРСКИЙ: Да нет, ну что за глупости? Это же такое вливание денег. И
потом, это не просто калабаха, это продуманное умными людьми красивое сооружение, возвышающее Петербург,
стремящееся ввысь. Там много прекрасного. Я уже, слава богу, прожил в Петербурге немало лет, но ничего
хорошего до сих пор не было сделано, кроме того, что взорвали все церкви — кому они мешали, я не понял, —
разрушили дома. Ломать — не строить, ломать у нас здорово умеют. А не построили ничего. Так дайте же
возможность проявить свои таланты и архитекторам, и тем людям, которые будут в дальнейшем жить, и дети, и
внуки. Это не для себя строят, не для пенсионеров. Понятно, что им не нужно все это. Но я не понимаю, ну
покажите мне 18-летнего парня, который скажет: мне это не надо. Давайте компьютер уберем, давайте уберем
мобильные телефоны, все закончено. В Петербурге мы только на лошадях верхом, навоз кругом, сеном кормить будем
лошадей — вот это, я понимаю, Петербург. А тут вздумали еще строить чего-то! Еще про газ что-то там говорят.
На костре будем жарить все.
КУЗИЧЕВ: Нет, на самом деле удивительное одно из отличий, между
прочим, Петербурга от Москвы в том, что 18-летние петербуржцы гораздо более внимательно относятся к своему
городу. И, между прочим, из их уст если бы я услышал что-нибудь (ну, конечно, вы утрировали), но тем не менее
я бы не удивился. Если бы от москвича, немножко, конечно, я бы изумился.
БОЯРСКИЙ: Нет. Во-
первых, не мне решать. Будет, наверное, референдум, будут какие-то вопросы, ответы, какие-то передачи
телевизионные. И, наверное, будет дискуссия серьезная в Петербурге. Я буду выступать за. Но это не значит, что
это так будет. Может быть, 90 процентов против. Но я подчинюсь большинству, я же нормальный демократ. Но мое
мнение таково, я постараюсь его обосновать, если нужно будет выступить где-то с трибуны, что я делать не
люблю, я обязательно обосную это.
КУЗИЧЕВ: Вы только что выступили с трибуны.
БОЯРСКИЙ: Петербургу просто хочется… Вот окно в Европу Петр прорубил, все же были против, ну все кому
не лень. И рубили бороды, и казнили, и все прочее. Ну, сейчас казнить никого не будут, слава богу, но
дыхнуть-то надо же как-то, надуть парус петербургский, хоть чем-то отличиться.
КУЗИЧЕВ: Ну
да, XXI век все-таки.
БОЯРСКИЙ: Ну разумеется. Что же так-то все время на телегах
кататься.
КУЗИЧЕВ: А скажите, тем не менее, вам свойственна вот эта болезненная, на мой
взгляд, любовь петербуржцев к собственному городу?
БОЯРСКИЙ: Свойственна, свойственна, да. Но
она не выражается в агрессии по отношению к другим.
КУЗИЧЕВ: Много вопросов приходит, за что
спасибо вам, друзья. Но прежде очень интригующее сообщение. Вас, оказывается, Михаил Сергеевич, замечали
неоднократно в Тоснинском районе Ленинградской области. Что вы там делали? Я так понимаю, вопрос связан с тем,
что какие-то там проходят соревнования «по бездорожью и разгильдяйству».
БОЯРСКИЙ: Ну, разгильдяйство у нас везде. А меня с кем-то спутали, я там не бываю.
КУЗИЧЕВ:
«Огромное спасибо Михаилу Боярскому, земной поклон». Вообще мне вот эта тональность, друзья, не
очень нравится. Ну, что значит «спасибо за все, низкий поклон»? Это активно действующий,
концертирующий, между прочим, человек.
СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Я хотела бы Михаилу Боярскому
задать вопрос. Скажите, кто из современных исполнителей в любом жанре вызывает какой-то интерес, обнадеживает?
Из молодых? Кто вам близок по творчеству?
БОЯРСКИЙ: Я люблю Колю Расторгуева, я люблю
Маршала. Вот, пожалуй, небольшой список, который можно продолжить, но сразу в голову не приходит. Но вот
искренность, честность, сердечность и прекрасный голос Расторгуева меня трогают больше всего.
КУЗИЧЕВ: «Михаил, почему поете совсем мало новых песен, — это я цитирую вопрос Романа. — У вас же
прекрасный оперный голос. Я слышал вас в передаче «Музыкальный ринг», был в шоке».
БОЯРСКИЙ: Дело в том, что я не хочу засорять эфир плохими песнями, а хороших, на мой взгляд,
пока не пишут. Поэтому я и не пою. Кстати говоря, оперного голоса у меня не было, нет и не будет, я могу
спародировать голос чей-нибудь. Но, слава богу, оперного нет.
КУЗИЧЕВ: Ну, если можете
спародировать оперный голос, то, Михаил Сергеевич, у вас оперный голос.
БОЯРСКИЙ: Нет,
нет.
КУЗИЧЕВ: Помните, в старых советских мультиках, когда бегут бегуны, а фотограф обгоняет,
делает фотографию, потом забегает опять сзади, делает фотографию, в общем, восемь раз оббегает дистанцию,
прибегает на финиш, фотографирует и говорит: «Бегать я не умею».
БОЯРСКИЙ: Нет,
это было очень давно. Ну, и когда у меня еще не настолько был прокурен голос. Это был «Ринг»
Виктора Резникова, рядом с ним было легче и интереснее. Вот поэтому приятное воспоминание ваше осталось об
этом «Ринге». Ну, это настолько уже быльем поросло. Просто я не нахожу материала. Все друзья
почему-то уже ушли туда, откуда не возвращаются, в частности, Витя Резников. Я, кстати, нашел, вернее, его
супруга нашла песню, которая нигде не исполнялась, и вот в ближайшее время я запишу новую песню Виктора
Резникова, которая мне по сердцу. Не знаю, как вам придется.
КУЗИЧЕВ: «Михаил
Сергеевич, — пишет Лиза, — во время выступления Пола Маккартни в Санкт-Петербурге, я слышала, вы взяли у него
автограф». Это правда?
БОЯРСКИЙ: Это правда. Я не только автограф взял, я с ним
пообщался. Но это была очень длинная история. Нас было всего пять человек, Хизер, будь она трижды неладна,
Пол, Матвиенко и я, в кабинете мы сидели, и я сказал несколько глупостей о том, что я люблю
«Битлз», что я люблю ваши песни, и еще какую-то страшную глупость.
КУЗИЧЕВ: А
почему глупость-то? Я бы тоже сказал и не стеснялся бы.
БОЯРСКИЙ: Обычно так всегда и бывает.
Когда я встретил в аэропорту Криса Нормана, я думаю, ну, поет какую-то ерунду. Ко мне всегда подходят: ой,
Михаил Сергеевич, мы так любим ваши песни, мы смотрели «Собаку на сене», мы смотрели «Три
мушкетера», любим ваши песни. Думаю, ну что так банально, сказали бы, что хорошая погода, пойдемте, у
меня есть хорошая девушка, познакомимся, не хотели бы выпить на брудершафт, что-то в этом роде. И вот я тоже
подошел к Крису Норману и сказал: здравствуйте, вас любит моя жена и я, мы знаем все ваши песни — так тупо
весь набор выложил. Он так долго смотрел, ждал, когда я закончу тираду, дал мне автограф и ушел. А с Маккартни
я встречался неоднократно в Петербурге же, у него была пресс-конференция, у него был мастер-класс для молодых
и встреча в консерватории, на которой ему вручили профессора. Меня гнали оттуда охранники Маккартни, ну
совершенно невероятно. Но наши охранники сказали, что мы круче охранников Маккартни, и смели их.
КУЗИЧЕВ: А у него свои были, британские?
БОЯРСКИЙ: Да, и наши охранники одолели
охранников Маккартни, и я был приглашен в кабинет.
КУЗИЧЕВ: Будь вы менее принципиальны, вы
могли бы раздуть из этого сенсацию. Поединок охранников Маккартни и Боярского закончился полной победой
охранников Боярского.
БОЯРСКИЙ: У меня был плакат 2 на 3. Он у меня, как базука, на плече
лежал, и они никак не могли сообразить, что же тащит Боярский, как бревно. Но тем не менее я ухитрился. Меня
оттеснили к стенке, и Маккартни сам позвал — давай этого парня сюда. Я ему тупо совал в правую руку авторучку,
он взял левой рукой и написал, это от волнения. И потом столпилось огромное количество людей, потому что
никого больше не пускали. Все смотрели на этот автограф и не верили. У меня дома висит на самом почетном
месте.
КУЗИЧЕВ: А вы брали у него автограф как дань детской, я не знаю, романтике или как у
реального гения?
БОЯРСКИЙ: Я не осознавал этого, я мог его укусить, я мог взять на память
что-нибудь, что-то сделать, потому что всю жизнь вместе… «Битлз» — это что-то такое…
Ну, я подумал, что, в общем, встречаться не стоит. Мечта, она интереснее. Действительно, Маккартни, вот
рукопожатие, вот он на сцене. А то ли дело, когда не было. Только мечтать можно было.
КУЗИЧЕВ: У альпинистов эта проблема есть. Они же, когда заходят на Эверест — они мне много рассказывали, я
много с ними общался, — так под ложечкой начинает подсасывать, истома такая неприятная, думаешь, все, вот
он.
БОЯРСКИЙ: Ну, так все в жизни. Прекрасное до тех пор остается прекрасным, пока мы не
обладаем им. Все, к чему человек стремится, это вызывает грусть. Миг вожделенный настал, окончен мой труд
многолетний, что ж непонятная грусть тайно тревожит меня. Все, чего мы добиваемся бессмысленно, как и
чемпионат по футболу, как и звания бессмысленные, как и наличие денег, особенно денег. Ну вот тебе все деньги
мира. И что? И прожита бессмысленно жизнь. Я думаю, что единственное, в общем, не так разочаровывающее
человека стремление — это обладание женщиной. Вот, наверное, это все-таки самое главное стремление. Оно помимо
того, что инстинктивно, оно еще и прекрасно само по себе. Тут тысяча вариантов, можно добиться ее, можно и не
добиться, на Эверест заберешься, а на женщину вряд ли.
СЛУШАТЕЛЬ: Добрый вечер. Спасибо
«Маяку», что пригласили Михаила Сергеевича в гости. Михаилу Сергеевичу хочу прежде, чем задать
вопрос, пожелать дальнейших творческих успехов на работе, и чтобы силы еще для семьи, для дома остались.
БОЯРСКИЙ: Спасибо большое.
СЛУШАТЕЛЬ: Михаил Сергеевич, первый вопрос. Скажите,
пожалуйста, ваше отношение к тому, что дочка пошла по вашим стопам, Лиза стала актрисой. Как вы к этому
относитесь? Потом, отношение к современному кинематографу, то, что на данный момент происходит, ваше
отношение? И если бы вас позвали сняться в кино или в театр, то какой жанр был бы вам ближе из кино, театра?
Спасибо.
БОЯРСКИЙ: Спасибо большое. Что касается Елизаветы, мы ее готовили на журналистику
долгие годы и пытались из нее сделать нормального человека. Но, увы, в последний момент она зарулила в
театральный институт, и в душе я порадовался, у меня упал груз с плеч, я подумал, что наконец-то есть
продолжение. Хотя Сергей более талантлив как актер, но он выбрал себе музыкальную стезю, связанную с бизнесом,
еще он строительством занимается. Так что я рад, что Лиза пошла по моим стопам. Но, увы, ее задолбали
журналисты: то она женится, то она разводится, то она любовница, не знаю, Безрукова, то еще что. Поэтому
пресса ее обглодала так, что девочка страдает безумно по этому поводу. Но я ее пытаюсь всячески защищать. Но с
этой желтой прессой справиться трудно. Там работают непрофессионалы.
КУЗИЧЕВ: А нужно ли
справляться? Ведь это же элемент популярности важнейший.
БОЯРСКИЙ: Популярность нужна знаете
кому? Кто вообще ничего другого не умеет. А актерам популярность не нужна, если они умеют работать на сцене,
популярность ни Фрейндлих не нужна, ни Ефремову, ни Смоктуновскому, ни Раневской. Это все другое отношение. А
популярность это атрибутика шоу-бизнеса. Что касается кино современного. Вы знаете, я не в восторге, наверное,
как и вы. Я очень выборочно смотрю кино. И то по совету своих друзей, чтобы не тратить время зря, особенно тот
материал, который называется сценарием. Это за гранью добра и зла, что они пишут. Я могу сейчас часа 3-4
подряд просто говорить набор слов, это будет сценарием.
КУЗИЧЕВ: А почему? Люди помельчали
или требования изменились? Что случилось?
БОЯРСКИЙ: Можешь не писать, не пиши. Сказано же
Толстым. Но, увы, люди просто берут авторучку и несут такую хрень! 20 минут фильма — это разговор по
мобильному, 20 минут фильма — в постели, 20 минут фильма — драки, 20 минут фильма — погони, 20 минут фильма —
разговор у следователя.
КУЗИЧЕВ: И разговор по мобильному в постели.
БОЯРСКИЙ: В основном по мобильному. Это что-то за гранью добра и зла. Поэтому с кино я на «вы».
Если бы мне предложили что-то в кино или театре? Все равно, если у интересного режиссера и если это интересный
материал. Пока это бывает чрезвычайно редко. Мне удалось сняться в небольшом эпизоде по Достоевскому в
«Идиоте», мне удалось сняться у Бортко в фильме «Тарас Бульба», там я сыграл небольшую
роль Мосия Шило, больше такого плана предложений нет. И слава тебе, Господи. Зачем же мне появляться перед
вами, уважаемые господа, в дерьмовом сценарии 80-90-серийном? Пускай это делает тот, кто нуждается в том,
чтобы сниматься. Ведь понимаете, играть перестали, стали только сниматься. Сниматься может любой. Играть на
сцене и в кино — единицы. Я себя к ним не причисляю, но я стремлюсь быть таким.
КУЗИЧЕВ: Так,
тут нешуточная полемика у нас разгорелась на форуме по поводу, естественно, этого самого небоскреба, которого
мы в начале программы коснулись. Мне кажется, Михаил Сергеевич все ответил совершенно по поводу своей позиции
относительно этой башни газпромовской. Поэтому не буду я больше эти вопросы задавать, они все однотипные.
БОЯРСКИЙ: Ну, пускай решают петербуржцы, это, в общем-то, проблема общая, а не моя.
КУЗИЧЕВ: То есть хотите вопросы эти?
БОЯРСКИЙ: Нет, я говорю о том, что я свою
позицию высказал. Но у каждого может быть своя, и решится в пользу тех, у кого большинство.
КУЗИЧЕВ: «Михаил Сергеевич, а в юности неужели не возникал вопрос, кем быть? Или сразу все было
решено?»
БОЯРСКИЙ: Не я решал, родители решали. Я еще ничего не соображал, меня сразу
же отдали в музыкальную школу при консерватории, которую я закончил. А вот потом уже из-за лени я решил пойти
туда, где ничего не нужно делать, то есть в театральный институт, полагая, что там я отдохну. Но оказалось
достаточно сложной и трудной профессией. Тому, кто желает добиться чего-то в ней, нужно трудиться 24 часа в
сутки. Вот, к сожалению, я забыл назвать еще Агутина, человек, который мне симпатичен очень по голосу и как
композитор, и я увлечен его работоспособностью и взглядом на жизнь. Вот талант, талант — его не скроешь. А в
актерской профессии его скрыть гораздо проще, потому что актеры, как и музыканты, как и поэты — это штучный
продукт. А когда их десятки тысяч, то тут уже зритель начинает путаться, что хорошо, что плохо. Наверное,
только профессионалы могут отличить достойную работу от недостойной. Потому что операторы могут сделать чудеса
и художники. В общем, это довольно такая сложная профессия. Поэтому проявиться актеру гораздо интереснее в
театре, там все вживую. Кино все-таки имеет массу вспомогательных эффектов, которые могут из ничего сделать
что-то и наоборот.
КУЗИЧЕВ: Интересно. Так, может быть… Вот вы же правильно заметили,
что XXI век на дворе и нечего нам на лошадях ездить и сено пытаться заставлять этих лошадей есть. И, может
быть, это необходимость? И пускай будет кино, пускай будет масса вспомогательных штук, которые не будут
нивелировать…
БОЯРСКИЙ: Мне тоже так кажется. Мне кажется, что им жить дальше, и
пускай они разбираются с этим, потому что у них будут дети, и дай бог, чтобы здоровые, и перспективные, и
талантливые. Все, что возможно, мы сделали, по крайней мере я принимал активное участие в том, чтобы не было
коммунизма у нас в стране. И, кажется, нам это удалось вполне. Несмотря на то, что партию, как ни странно, не
запретили, дали ей возможность жить, и она ведет себя невежливо, скажем так. Но тем не менее, вы видите,
разумные есть дети. Я обожаю передачу «Умники и умницы», посмотришь, так просто удивляешься,
сколько они знают, сколько они умеют, сколько они хотят сделать, сколько у них потенциала. Здорово, это
прекрасно. Поэтому все принадлежит им. Все, что могли сделать мы, мы могли только выстоять перед тем катком,
который на нас напирал, вот и все, мы ничего не создали. Создавать будут наши дети и внуки.
КУЗИЧЕВ: Вопрос от Олега Петровича. «Здравствуйте, Михаил Сергеевич. Я ваш большой поклонник. Спасибо
за все. Очень хотелось бы услышать, как продвигается работа над «Возвращением мушкетеров».
Довольны ли вы своей работой в этом фильме? Завершена ли она?»
БОЯРСКИЙ: Завершена. Она
сейчас в периоде монтажно-тонировочном, и там будет компьютерная графика. Это не Дюма, это оригинальное
произведение, целиком и полностью принадлежащее Георгию Эмильевичу Юнгвальд-Хилькевичу. Снимались почти те же
все актеры, за исключением молодых, там дети мушкетеров, они являются основными героями этого фильма. А что
получится, мне совершенно не известно, трудно загадывать, парабола замысла в голове у режиссера. Как все это
будет? Надеюсь, что будет не стыдно, хотя бы я надеюсь на это. Там будет музыка Дунаевского, на чем я
настаивал. Но на уровне того кинематографа, который существует, я думаю, что мы не будем самыми худшими.
Потому что кинематограф уже на таком месте, что даже я могу снимать фильмы, наверное. Но я этого делать не
буду.
КУЗИЧЕВ: А жаль, между прочим. Давайте в качестве последнего вопроса. Вот есть
соперничество между двумя столицами?
БОЯРСКИЙ: Оно чисто символическое, в основном в спорте
проявляется. А так — нет. Я лично живу в двух городах, и для меня разницы нет между Петербургом и Москвой.
Такая же мерзкая погода, такие же пробки, такое же неприятное настроение, как у всех. Все хотят вырваться
куда-то и в Петербурге, и в Москве, а куда — не знаешь. Я из Москвы в Петербург рвусь, оттуда в Москву, и ни
хрена ничего не получается. В общем, рваться нужно внутрь себя, наверное, там покой и порядок. Или на природу.
Самое главное — подальше от города, на природу, с детьми, с друзьями, за чистым воздухом, за чистой водой, не
знаю за чем, чтобы только не видеть этих реклам, этих машин, бессмыслицы денежной, и отключить все приемники и
телевизоры, взять книгу с собой, развести костер. Вот убежать из этого цивилизованного мира как можно дальше.
Может, потом будет приятно вернуться. Но бегите, бегите скорее отсюда. Все заасфальтируют, и ваши души
тоже.
КУЗИЧЕВ: И как пел то ли ваш, то мой зема в свое время, если уж хочется сбежать и из
Петербурга и из Москвы, идеальное место — это Бологое, это где-то между Ленинградом и Москвой.
БОЯРСКИЙ: Нет, такого места нет. Я полагаю, все-таки оно находится в душе. И нужно быть ближе к Богу и
советоваться все-таки с Писанием чаще, чем с газетами, которые такого могут в душу вам натолкать, что потом ни
одна больница не примет.
КУЗИЧЕВ: Михаил Боярский был и, надеюсь, еще будет на
«Маяке». Большое вам спасибо, что пришли. Спасибо всем, кто участвовал в нашей беседе.
БОЯРСКИЙ: Спасибо всем, кто слушал.
18.03.2008
Нет комментариев